♫ Archive – Distorted angels
***
I can hear you through these walls
I can hear you, you know? Голос за соседней стенкой переговаривается с невидимым и неслышимым собеседником. Соседняя комната пустует уже лет пять.
Fuck offГолос повышает тон, затем сбавляет, словно сдаваясь, отступая от нежелательного спора. Приближается и отдаляется – ходит по комнате; скрипят половицы. Стучат створки шкафа.
Oh fuck off, for god’s sake…Сколько прошло часов?
Сквозь перьевую оборону просачиваются звуки наружного мира – привычного, ожидаемого. Грохот посуды, скрип половиц, глухой, лающий «дзеньк» дверного колокольчика. Щебет птиц. Звук пыли, оседающей на трещинах в подоконнике. Капля пота, стекающая по лопатке. Топот муравьиных лапок по свежеразведанной дорожке от дверного косяка к отходящей панели плинтуса. Свист ветра в хвосте соседского флюгера. Шум крови в ушах, ритмичные удары в грудной клетке. Иррациональное желание заглушить даже их – только бы не слышать, не видеть, не ощущать; Леви пытается подавить приступ, но забытье не приходит; не сегодня.
***
«Пиши обо всем, что видишь и думаешь. Пиши правду. Мы договорились?»
Ничерта они не договорились. Леви смотрит на тугую, перетянутую синим картоном тетрадь с отрешенным равнодушием. Что он должен теперь писать? «Автобиография: удивительное путешествие по наклонной»? «Хроники мыслей с полудня до полуночи под ключ»? «Отчет пациента N и.о. главврача с искренними заверениями в отсутствии шизофрении и прочих неблагоприятных диагнозов в амбулаторной?..»
Так просто. Взять и сделать. Описать – сбивчивым, заикающимся почерком, от и до – емкий отчет, скупые короткие факты.
Описать дом. Старый, но живой; пустующий, но никогда не затихающий; живущий теткиными пирогами, тихими вечерами, вызубренными молитвами и цитатами из Писания; вдовьими слезами и военной пенсией, пропаленным, выцветшим на солнце «милосердием».
Описать отца – черная ряса, белые скулы, черные провалы под глазами, белые руки – не знавшие труда горше золотой ложки у рта, серебряного креста в узловатых пальцах. Отца, опоясанного стыдом и секретами, как свинцовыми веригами, прикрывающего строгостью – стыд, справедливостью – ненависть. Отца, которого «отцом» право назвать имеет вся паства – только не он. Только не Леви.
Описать имя, библейско-архивное, неуместное; имя, что значит общность, но имеет ввиду разделение;
Описать память, невесомо-раннюю, выполосканную в стыде и отречении, в общих, бессмысленных фразах. Память не родную, но выученную, где право рождения ошибка, чье право на вздох – грех; память о решении, где за жизнь смерть взяла плату, разменяла мать на младенца, разменяла будущее на безумие.
Память о «лучше бы не» и негласных, неискупленных «за что».
Память, которой не было.
Описать «клиническую картину», о которой доктор Франк справляется еженедельно, с лихорадочным любопытством, строчит по неназванным адресам рекомендательные письма. Рекомендованы чехардой госпитализация, медикаментозный контроль, благоприятная среда, домашний надзор и постельный режим. Рекомендована тишина и изоляция; рекомендовано отрешение, лучше не-существование, время вспять.
Между строк отец читает: рекомендовано отречение.
Между слогов Клара глотает: мы попробуем.
Попробуем жить
нормально.
***
Леви прячет голову под подушку; выкрутить громкость на минимум, выключить, заглушить – до упора; мир слишком яркий, слишком пряный, слишком душный – его много, и он ползет, приближается, проникает внутрь, сочится сквозь поры, внутрь, ядом; Леви зажимает зубами край одеяла, зажимает кулак, - перетерпеть, переждать. Слишком громко, слишком реально, груз всеобъемлющего «здесь и сейчас» давит на плечи километрами, десятками сотен километров живого;
…Ступени скрипят; тяжелые шаги тетки за дверью, жестяной звон опускаемого ведра.
Леви думает о воде, о ледяной воде бесконечными потоками – голова, спина, плечи, скользкий кафель, белый халат, отчаянный вой в соседнем отсеке – и выдавливает глухое предупредительное:
- Я скоро спущусь. Я в порядке. Я скоро спущусь.
Стены гудят, шатаются, Леви жмурится и считает от сотни вспять до отрицательных; шаги удаляются.
Конечно, ведро могло быть пустым. Она только вернулась из сада.
Конечно, Франк не мог рекомендовать «дедовских методов» в исполнении на дому; Леви хорошо знает подступающие щупальца паники, выхватывающие детали логики, сжимающие их тугими кольцами до характерного хруста, до густого текучего сока, до полной потери связи с реальностью.
Рацио на околицах полушарий говорит голосом доктора слово «проекции». Паника растаскивает его по слогам, растягивает по гласным, наматывает на кулак леску смыслов и с размаху бьет под дых.
Леви кашляет в край подушки, снимает с языка прилипшие перья.
На часах 12.15. Тени во дворе такие короткие, что не хватит и на крохотную удавку. Полдень раскаленный, плавится в солнечном янтаре.
***
- ..и ты больше никого не видел?
- никого.
- ты уверен?
- я же сказал.
Его молчание – непреложный залог нахождения в тихой, домашней версии заточения; Кларе не нравятся научные термины, ей по душе «одержимость». Смирение, послушание, молитва и пост; четыре всадника апокалипсиса, четыре кнута без единого пряника – но Леви выбирает теткин дом на смену палаты.
Те же четыре стены, но другие контексты.
- Я прошу тебя повторить своими словами, что произошло.
- Ничего не произошло. В этом доме нет посторонних и я никого не видел.
Ложь дается легко, с каждым годом всё легче; однажды он научится сходить за святого, сходить за благого вместо блаженного, просачиваться в приемлемое под имяреком «исцеленного». Экспериментальными методиками доктора; услышанными отцовскими молитвами; возмездием за многолетние теткины подвиги. Они все ждут, что Леви подарит им чудо; сродни лазареву, воскрешение местного разлива – из проклятия в благословение, из постыдного отшельничества в социальную планку.
Леви сутулится, трет пальцами распухшие веки; бессонница выела их сервизной чайной ложкой, оставила два черных провала. Доктору Франку не нравится: он старательно проверяет комнату, обшаривает стол, тумбу, встряхивает – по звуку на вес – банки с любимыми «препаратами». Клара заверяет его, что Леви принимает все по рецепту. Леви заверяет себя в этом тоже. Она предпочитает не проверять. Он не помнит, куда деваются белые кругляши и желтые ампулы. Надежней не вспоминать.
- Я хочу, чтобы ты записывал в подробностях все, что видишь и слышишь или думаешь, что видишь и слышишь.
…Леви не слышит; голос доносится сквозь толщу воды. В коридоре маячит знакомый кудрявый затылок. Он провожает краем глаза удаляющуюся спину, мокрые босые следы на полу, слышит проворачиваемый замок в ванной.
По расчётам врачей, обострение фазы воображаемых друзей Леви должен был перерасти лет пятнадцать назад.
Home 
Log in 
